ПРАВОСЛАВНОЕ ДЕТСТВО
Сборник душеполезных рассказов

Составитель Александр Стрижев

Сборник содержит задушевные рассказы о православном детстве, проведенном в печали и радостях, смотря по обстоятельствам. Но в одном это детство счастливое — оно проведено в молитвенном строе души, в собеседовании Ангелов. Детство детей церковных неотрывно от русской действительности, что придает повествованиям познавательный характер. Публикуемые душеполезные тексты впервые представлены в одной книге. Сборник рассчитан на детское и семейное чтение.

Книга украшена оригинальными рисунками, выполненными православными художниками специально для этого издания.

Православное детство —  М.: Издательство «Паломникъ», 2000. — 383с.: ил.

 

Софья Самуилова
ИЗ ДЕТСКИХ ЛЕТ
Иллюстрации Светланы Егоровой
 
ПЕШКОМ

Стр. 5-18

Острая Лука — село небольшое, к тому же на третью часть заражённое расколом, одно из тех сёл, в которых священнику для поддержания сносного существования давался двойной земельный надел, но и этого было мало. Правда, пока доходов хватало, но вот дети подрастут, будут учиться, нужно будет одевать их, платить за обучение, за книги, чаще ездить в город,— тогда будет трудно, нужно к тому времени найти дополнительные средства к жизни. И отец Сергий снова вспомнил про пчёл. Вернее, он не забывал их никогда, в его огороде, как раньше в Царёвщи- не, каждый год стояли один-два улья, но это было занятие между делом, а теперь следовало поставить всё на более широкую ногу,— обзавестись медогонкой, разным недостающим инвентарём, ульями и рамками в достаточном количестве, постепенно увеличить пасеку и добиться того, чтобы она стала доходной. Весной 1909 года, когда Косте было полгода, а ещё через полгода ожидался Миша, отец Сергий довёл пасеку до 25 ульев. Целая куча липовых колод, за нескольких лет медленно превращавшаяся в труху в углу двора, показывала, сколько трудов и затрат требовалось для этого.

Отец Сергий покупал в соседних сёлах пчёл в колодных ульях, перегонял их в рамочные, соединял, чтобы были сильнее, по две-три семьи в одну, подкармливал сахаром, выписывал с Кавказа породистых маток.

Когда с лугов сошла вода и попросохли дороги, он договорился со стариком-пчеловодом Евдокимом Лукьянычем, и они вместе вывезли своих пчёл версты за четыре от села, в займище, где буйно цвёл тёрн и что ни дальше, то сильнее расцветали травы. Пчельник разместили на полянке недалеко от маленького озерца, питаемого родничком, а небольшая караулка с плетёными стенами прижалась около самых зарослей терновника, напоминавших сказочную Сиреневую рощу: как там, так и тут невозможно было удержаться и не сорвать цветущей ветки, а когда она была сорвана, рядом оказывалась другая, еще пышнее и красивее, дальше — третья и так далее, до тех пор, пока в руках не оказывался громадный ворох цветов, платье было порвано, а лицо исцарапано. Конечно, пропасть совсем, как в Сиреневой роще, здесь было невозможно, но всё-таки человек, непривыкший ориентироваться в лесу, мог сбиться с дороги и попасть в довольно неприятное положение. Поэтому Евгения Викторовна, когда они всей семьёй приезжали на пчельник, не отпускала от себя Соню и сама старалась держаться поближе к полянке. Так было и весной, и летом, когда кусты были осыпаны кислыми, вяжущими, но, тем не менее, привлекательными ягодами. Матушка с Соней и приезжими из Самары гостями гуляли, рвали цвет, пили чай с тёрном и только что вынутым мёдом и возвращались, вполне довольные прогулкой. Сам отец Сергий бывал на пчельнике гораздо чаще, больше пешком, чем на лошади, и оставался подолгу, выполняя необходимые работы и приучая к ним компаньона.
— Ведь он как ведёт пчеловодное хозяйство,— говорил отец Сергий.— Конечно, не как при Адаме, а как при Ное. Когда, после потопа, Ной посадил виноградник, там у него, конечно, были и пчёлы, и знал он о них немного больше, чем Адам. Вот и Евдоким Лукьяныч хозяйничает, как Ной.

И всё-таки на этого «Ноя» пришлось бросить пасеку надолго и в самый ответственный момент. Когда болезнь Кости раньше времени
погнала отца Сергия в Самару, он надеялся, что вернётся достаточно рано и успеет подготовить пчёл к зиме. Но епархиальный съезд, на который он выбирался бессменным депутатом в течение нескольких лет, в этом году затянулся и вернулся отец Сергий только тогда, когда ульи стояли в зимовке. Это казалось роковым. Его неопытный заместитель немного пожадничал: отбирая осенью мёд, оставил на зиму слишком маленький запас и, в результате, весной отцу Сергию из двадцати пяти ульев едва удалось собрать три жизнеспособных,— остальные погибли от голода.

Три улья были поставлены на огороде, куда выходили окна кухни, покупка и перегонка пчёл из колод возобновилась, а караулку в лесу забросили. Только в половине лета отец Сергий, вспомнив,
что там остались необходимые ему теперь пчеловодные ножи и ещё кое-что из мелкого инвентаря, решил сходить за ними. И тут-то выступила пятилетняя Соня и предъявила свои требования:

— Папа, возьми меня с собой!

— Куда ты, я пешком пойду.

— Всё равно, возьми!

Отец Сергий горячо любил детей и, едва они начали подрастать, брал их с собой везде, где было можно. Если он ехал куда-нибудь в поле, из-за бортов его брички непременно выглядывало несколько детских головёнок,— свои дети и их приятели.

— Батюшка, продаешь горшки? — спрашивали встречные.

— Непродажные, непродажные! — наперебой кричали «горшки», но отец Сергий иногда начинал торговаться. «Покупатели» осматривали «горшки», стучали пальцами по лбу и затылку, чтобы определить, не худой ли, находили где-нибудь дырку и отказывались. Это было и весело, и немного жутко. Правда, Миша первые годы не выдерживал долго. Он засыпал иногда ещё в селе, а Соне и Косте приходилось вдвоём отбиваться от нападения.

По мере того, как дети подрастали, поездки для них становились всё интереснее. Кроме удовольствия от самого процесса езды и от новых картин природы, можно ещё было подержать кнут или кончик вожжей; потом на ровных пустынных участках дороги вожжи совсем переходили в руки одного из молодых
кучеров по очереди, а то и сразу двоим,— одному правая вожжа, другому левая. Отцу оставалось только умерять нетерпение третьего, временно оставшегося не у дел, делать методические указания молодым кучерам и быть готовым каждую минуту взять инициативу, то есть вожжи, в свои руки. Но такие секунды становились всё реже и реже. Правда, и лошадей отец Сергий старался приобретать самых спокойных.

Пешие прогулки, по большей части с бреднем, на озёра, к омутам небольшой речки Чаг- ры, а то и на Волгу, берег которой находился по прямому направлению верстах в 6-8 от села, отец Сергий долгое время делал один, то есть с компаньонами, но без детей. Иногда он ходил и совсем один, изучал, какие растения и на каком расстоянии от дома охотнее посещают пчёлы. Для этого он массами окрашивал их в какой-нибудь яркий цвет, а потом ходил и смотрел, где больше видно окрашенных пчёл и, если располагал свободным временем, готов был бродить по займищу целый день. Домой он возвращался уже к вечеру, измученный, довольный, с новыми замыслами, которые так легко рождались и обдумывались наедине с природой, и непременно с целым веником полевых цветов.

— Это я от жены откупался,— смеялся он впоследствии, вспоминая об этих цветах.— Запоздаю, чувствую что она беспокоится и пилить будет, надёргаю побольше цветов, она и растает, и гроза минует.

Но, кажется, собирая цветы, на что тоже требовалось немало времени, он думал не только об удовольствии, которое доставит Еничке его подарок (и, конечно, не о «грозе»). Ему и самому нравилось это занятие, иначе он не стал бы, чуть не ползком, исследовать непролазные чащи кустарников с ещё голыми после недавнего половодья нижними ветками, в надежде найти притаившийся в самой глубине темно- лиловый ирис. Он приносил немало и их, и других, нечасто встречающихся цветов, а для быстро вянущих водяных лилий даже приносил в маленьком ведёрке их родной болотной воды с илом.

— Как много! — ахала матушка, когда он весело вручал ей всю охапку, и опасливо косилась на приставшие к корням комья земли и на длинные мокрые, трубчатые стебли водяных лилий.— Серёжа, неужели нельзя было рвать цветы, а не дёргать с корнями?

— Не выходит. Заберу их в горсть, хочу сорвать, а они выдёргиваются. По одному? Да сколько же времени понадобится, чтобы собрать такой букет по одному цветку? И нести неудобно, и не знаю я, какой длины рвать. Обрезай сама, как хочешь!

Еничка отбирала лучшие цветы, вазочки на фисгармонии и на трюмо, наливала воды в пару банок из-под варенья, в которые едва можно было втиснуть остальные. Соня приносила ножницы, и они усаживались на высоком крыльце во дворе делать букеты.

А один раз в самой большой банке поселилась целая коллекция моллюсков — речных перловиц. Дети вместе с отцом, а иногда и с матерью, наблюдали, как они то лежали, полу- зарывшись в насыпанный на дно песок, то, выставив между створок белый отросток — «ногу», медленно передвигались, оставляя на песке извилистую дорожку, то, просто приоткрыв створки, «дышали», забирая и выталкивая воду. Иногда кто-нибудь из наблюдателей пропускал в щель между створками соломинку и щекотал белевшее там тело моллюска, перловица «чихала», выпустив фонтанчик воды, и быстро, прищемив соломинку, захлопывала створки.

Отцовская любовь к долгим прогулкам передалась и детям. В одиннадцать-двенадцать лет они уже бродили, в одиночку или со сверстниками, по лесу и полям. Еничка сначала немного беспокоилась, но она и сама выросла в селе, среди природы, и муж настаивал на предоставлении детям самостоятельности. Поэтому она ничего не возражала, даже если эти путешествия происходили в осеннюю или весеннюю ростепель, и дети приходили мокрые выше колен, с полными галошами жидкой грязи, перемешанной со снегом. В этих случаях она только требовала, чтобы возвратившись, дети надевали сухую обувь, мыли грязную, а мокрые чулки полоскали и клали сушить в горячую печурку.

Но это было уже порядочно спустя, их самостоятельность развивалась постепенно, начинаясь с недалёких прогулок по селу в сопровождении матери или отца. С течением времени у отца Сергия выработался опыт в обращении с детьми и довольно правильное представление об их физических силах. Тогда же, когда Соня с детской самоуверенностью говорила: «Пойду с тобой пешком»,— этого опыта ещё не было. Наоборот, как большинство молодых отцов (ему еще не исполнилось 28 лет), всегда желающих, чтобы их дети поскорее росли, он склонен был переоценивать её силы. Поэтому он не отказал ей категорически, а вступил в переговоры.

— А на руки не будешь проситься? Ты уже большая, тебя нести тяжело, да у меня и руки будут заняты.

— Не буду проситься, пойду сама.

— Ну так давай у мамы спросим!

— Неужели ты серьезно хочешь взять её с собой, Серёжа? — удивилась матушка.— Измучишься!

— Она обещает не проситься на руки,— повторил отец Сергий самый сильный аргумент.

— Да, обещаю. Мамочка, пусти! — просила и девочка.

— Ну, что с вами поделаешь, оба вы, наверное, немного с ума сошли. Соне ещё простительно, она маленькая, а ты...

— А мне, может быть, и сходить-то не с чего,— весело отпарировал муж.— Ну, Соня, где твой платок, тащи его сюда, мама сейчас даст нам на дорогу чего-нибудь поесть и пойдём. Живо!

Дорога оказалась труднее, чем думала девочка. Солнце припекало довольно сильно, маленьким ножкам нужно было сделать очень много шагов еще в селе и ещё гораздо больше по лугам, прежде чем они добрались до поросшей травой дороги среди кустарника, тоже плохо защищавшего от полуденного солнца. Сначала Соня не замечала трудностей. Её внимание привлекали то пёстрые цветы, колышущиеся в траве, то не менее пёстрая бабочка или бирюзовое коромысло, то внезапно выпорхнувшая из травы птичка, то мохнатый шмель, с низким гудением перелетавший с цветка на цветок. Однако постепенно всё это надоело, и всё сильнее начинала чувствоваться жара, усталость и жажда. Об усталости приходилось молчать, хотя шаги становились всё меньше и медленнее и, под конец, ноги совсем заплетались. Впрочем, девочка надеялась, что папа ничего не замечает, и держалась, насколько возможно, стойко. Другое дело жажда. Тут уговора не было, а солнце жгло, а вдоль дороги тянулось узкое, поросшее осокой, болотце, на средине которого соблазнительно поблескивала вода. Но достать её было невозможно; берега и дно болотца покрывал вязкий ил, в котором тонули ноги, и чистая на вид вода мутилась гораздо дальше, чем можно было достать рукой. Да и что пользы, если бы отец Сергий даже сумел достать эту воду? Сам-то он ещё мог бы напиться, но Соне в пригоршне воды не натаскаться. До караулки ли тут, со всем, что в ней ещё оставалось! Прежде нужно найти воду, которую можно пить!

— Погоди, Соня, вот тут, недалёко от пчельника был родничок. Евдоким брал из него воду,— вспомнил отец Сергий и, раздвинув густые заросли терновника, вышел на маленькую полянку. Увы, родничка не было. Во время половодья его затянуло песком.

Отец Сергий немного постоял в задумчивости. Соня сидела под кустом недалёко от него и по её раскрасневшемуся, пыльному личику и запёкшимся губкам было видно, что если эта последняя надежда изменит, она не выдержит и расплачется. «Другого ничего не придумаешь, придется рыть колодезь»,— сказал он ей.

Колодезь! Соня даже про усталость забыла и, перебравшись поближе к отцу, с интересом наблюдала, как он взрыхлял перочинным ножом влажную землю в ямке и выгребал ее руками. Земля постепенно становилась все мокрее и мокрее. Некоторое время отец Сергий выбрасывал из довольно глубокой уже ямы, сантиметров тридцати в диаметре, только жидкую грязь, наконец, встал и вытер руки о траву.

— Теперь нужно подождать, пока вода устоится. А мы пока пойдём и поищем, чем же мы будем пить,— предложил он дочери.

Дети быстро утомляются, но и быстро отдыхают, особенно, если их внимание привлекло что-нибудь интересное. Бродить по кустам Соня отправилась так, словно и не было только что пройденных четырёх верст. Им повезло. Скоро отец Сергий сунул руку в кучу нанесённого половодьем мусора и достал оттуда длинное прямое корневище с утолщением, в мужской кулак величиной на конце. В середине утолщения была небольшая ямка — дупло, а когда отец Сергий очистил его ножом и обрезал мешавшие кругом сучки и корни, у них оказался прекрасный черпак, точно длинная, тонкая рука со сложенной горсточкой ладонью. Правда, там помещалось всего два-три глотка воды, но в том ли дело! Зато пить её необыкновенно приятно.
 
А потом папа придумал другое и опять очень интересное. Оказалось, что во время возни с колодцем он потерял ключ от караулки и ему пришлось выдирать маленькое, слабо укрепленное в плетёной стенке, оконце, и лезть внутрь через окно, словно разбойнику. А Соня сидела около на траве и смеялась. В караулке папа нашел кусок клеёнки, которой покрывают ульи, и, свернув её фунтиком, опять доставал воду, на этот раз много, и они опять пили и закусывали, и ещё пили на дорогу, хотя Соня, если бы была её воля, не ушла бы отсюда до самого вечера. Она была так поглощена всеми этими событиями, что даже не заметила, взял ли папа из караулки ещё что-нибудь, кроме клеёнки. Зато хорошо запомнилось, что палку с черпаком на конце он взял, и шел, опираясь на неё, и говорил, что так идти гораздо легче. Он и Соне вырезал палочку по её росту и учил, как нужно опираться и шагать шире и ровнее. Это был первый из уроков ходьбы, которые ей потом так пригодились.

Кажется, на обратном пути они несколько раз отдыхали, но это неважно; Соня строго исполняла своё обещание и не жаловалась на усталость, а если папа сам садился, это его дело. Войдя во двор, папа мимоходом бросил свою палку на кучу полусгнивших колодных ульев и, не останавливаясь, прошёл в дом. Соня бросила свою туда же, хотя ей пришлось подойти для этого гораздо ближе, и медленным ровным шагом отправилась следом за отцом. В этот момент она сознавала себя почти что взрослой.